Простите, но сегодня мой русский язык расползается, как марлевая тряпка, и я могу выражаться чересчур пространно.

Все, рожденное на испанском языке, что когда-либо попадало мне в руки, отличалось особым, непередаваемым очарованием. Это одновременно и страсть, и легковесность, и безоглядная эстетическая увлеченность смертью, и необоримое стремление к жизни. Только испанцы умеют эротизировать смерть и рисовать ей лицо изысканного любовника или любовницы, при этом не превращая жизнь в драму. Испанские творцы будто сидят на берегу русла времени, по которому течет смерть, окунают пальцы в быстро текущую воду, облизывают, а потом описывают свои вкусовые ощущения. И, кстати, не только испанцы - Латинская Америка тоже за ними поспевает, только у нее река шире и полноводнее, потому что по ней течет не только кровь матушки-Европы, но еще и слезы всего индейского народа.

Удивительное дело, но в испаноязычном мире - не в настоящем, конечно, а в нарисованном в книгах и фильмах культурном субстрате и, пожалуй, в подкорке мозга, - странным образом уживаются откровенная чувственность и суровый, строгий католицизм со всеми его устрашающими люциферами и инквизиторскими пытками. Мне кажется, что, столько лет живя под гнетом божьего перста, испанцы настолько привыкли к дьяволу, что приветствуют его, когда он ходит по улице, и даже не прочь закрутить с ним легкую интрижку, так, для вкуса к жизни. Впрочем, нет, вкус к жизни - это к французам, испанцы ни за что не признаются в собственном легкомыслии, они все делают потому, что смерть дышит им в ухо. Вот именно за такое отношение к смерти я их и люблю. Смерть - это не социальное явление, не трагедия, не внезапное событие, которое случается в конце жизни, а то, что всегда с нами, всегда за нашим плечом, всегда смотрит на то, что мы делаем, и если мы делаем это недостаточно хорошо, начинает подгрызать нас с угла. Но если мы молодцы и все правильно делаем - смерть нашептывает нам непристойности на ухо и гладит мягкой рукой по плечу. Везде, во всех нынешних европейских культурах смерть - чужая. У тех, кто говорит по-испански, она - своя.

И напоследок - два стихотворения Хименеса.

Пристань.
Мы спим, и наше тело -
это якорь,
душой заброшенный
в подводный сумрак жизни.

Мертвый.
Остановились чаши на весах:
одна в земле,
другая в небесах.